В своей статье, доцент Н. Петров (в своей статье) "Классик чувашского языкознания", помещенной в газете "Советская Чувашия", за 10 сентября 1970 года, посвященной 100-летию со дня рождения отца, сказал: "Трудно переоценить все то, что сделано Ашмариным в области науки и культуры чувашского народа. Но бесспорно одно: своим титаническим трудом Ашмарин сделал столько, сколько трудно ожидать даже от целого института".
Мы не знали, когда отец отдыхает. Он не знал ни театров, ни кино, ни концертов. Когда мы ему говорили, что прибыл столичный театр, ставятся пьесы Шекспира, или Мольера, или же каких других авторов, он обычно отвечал: "Я могу все это прочитать в подлинниках".
Нас было 6 мальчишек, но мы не имели даже велосипеда. Купили в Баку поломанный, вроде восстановили, но этого хватило на 30-40 минут. А катались все ребята нашего двора и трех соседних дворов.
В чем отец проявлял заботу, так это в духовном развитии нас. Библиотека отца насчитывала 10.000 экз. книг. Была вся классика наша, иностранная. Он приобретал всегда новинки советской литературы. А что пришлось сделать с библиотекой — продать. Так предложила похоронная комиссия, за 1 книгу рубль (август 1933 г.). Дома полное безденежье. Два старших брата были далеко от Казани. Один в Кузнецке, в Сибири, другой в Закавказье. А братья отца отказались от помощи нам.
С библиотекой нас просто обманули. Я заявил, что продаем, но с условием, что художественную литературу и литературу по художеству оставляем, так есть младшие сестры и братья. Комиссия удалилась на совещание. После совещания заявила: или все книги, или же ничего!
А нас дома семеро: мама, три сестренки и нас трое братьев. Пришлось пойти на этот кабальный договор. А после ВОВ я узнаю от ученика отца, что художественную литературу и литературу по художеству, члены похоронной комиссии поделили между собой.
А как поступили со словарём. Как обманывали меня.
Я, будучи в Чебоксарах, посетил директора Чувашгиза тов. Золотова. Он нас, детей, знал еще по Симбирску, где он был студентом Педагогического института, а отец был завкафедрой чувашского языка. Жили мы при институте. Товарищ Золотов мне сказал о необходимости обратиться в прокуратуру по вопросу словаря.
Я пришел к маме и говорю: "Товарищ Золотов посоветовал обратиться в прокуратуру". Мама заплакала и говорит: "Витенька! Ты уедешь, а они меня съедят! Что только не делали!"
Перед ВОВ переселили маму, с малыми и больной сестренкой в холодную квартиру, а здоровых, всех взрослых, поселили в мамину. Я писал в горвоенкомат, но ничего не помогло.
А как поступили с повышенной пенсией, которая была введена, согласно Постановлению Совета Министров СССР, — ученым, их семьям, после ВОВ, Мама должна была её получать с младшей сестренкой, больной эпилепсией. Никто палец о палец не ударили в Чебоксарах, ни в НИИ, ни в других учреждениях гор. Чебоксар.
Пришлось мне обратиться к Президенту Академии Наук СССР академику Вавилову. Просил мне не сообщать. Но какое благородство проявил президент Вавилов; помимо того, что на имя мамы была послана справка об избрании папы в 1929 году членом-корреспондентом, президент направил и мне, в Харьков, именно, в котором обращается ко мне: "Многоуважаемый Виктор Николаевич! и т. д." Я был потрясен таким отношением к простому человеку, человека такого ранга и как занятого по службе и в науке.